Дай мне! [Авторский сборник] - Ирина Денежкина

– Это… это… не… не наша… нет… – дрожа проговорила Лидия.

Участковый неловко положил ей руку на плечо.

– Да не волнуйтесь вы так… Всё заживёт… Всё пройдёт…

До конца смены оставалось две недели.

«Заживёт… – согласилась про себя Лидия. – И хорошо, что не наши… Чужие… Что ж я могла сделать?…» Она лежала, глядя на приближающийся мутный рассвет в зеркало шкафа. Успокаивала себя, уговаривала. Запрещала думать про последствия… Про «крутых пап». Все за кого–то прячутся, вот и наглеют. Митников – за Тараса и Кудрявость. Дынин – за свою троицу… Коля Ёжиков – за папу… А ей, Лидии, за кого?

Она резко поднялась на постели.

«А ведь Сеткину ничего не было бы, ни–че–го! – размеренно, как участковый, подумала она. – Кого ему бояться?! Его отец – зам. директора… А родители всех остальных – его подчинённые… Сеткин – вне конкурса… Ему ни–че–го не будет!… А ей, Лидии?»

Участковый был прав, зажило. Уезжали мальчики вполне здоровые, если не считать шрамов и выбитых зубов. Да ещё пальцев Тёмы.

Но это, Лидия вздыхала, мелочи. Комендантша соглашалась, мелко кивала головой.

…Игнат, Тарас, Кудрявость, Дынин и Ко смеялись, как ни в чём не бывало. Стаскивали с поезда чемоданы и сумки на перрон. Катя Моисеева записывала телефон Игната. «Двадцать три, четырнадцать, восемнадцать…». Хотя не четырнадцать, а тридцать семь. Но подумаешь – одна цифра… Игнат рассеянно улыбался. Тарас жевал спичку, поглядывая на Клару и на Ирку. Стасик Галкин стоял рядом с чемоданом, напряжённый и красный.

Олеся вертела головой.

Мокрый некрасивый рот с приподнятой верхней губой, заячьи зубы. Очки, перемотанные скотчем…

– Олесь… – прошептал Валерочка, когда они отошли от толпы. – Ты это…

– Что? – вглядывалась в его лицо Олеся.

Он был тоже при параде: под свою короткую курточку надел свежую футболку, отросший ёжик пытался пригладить. Олеся не могла понять: нравится ли ей этот некрасивый глист или вызывает отвращение? Хотелось одновременно и притиснуться к его приоткрытым губам, и ударить эти губы какой–нибудь грязной доской.

Он молчал.

Потом весело прикусил губу, огляделся.

– Телефон не дашь?

– Зачем?

– Позвонить, – не удивился вопросу Валерочка. Он загорел, плечи развернулись, вместо постоянной лёгкой радости на лице появился налёт самодовольства. «Крут,» – подумала Олеся скептически. Она замечала, что Игнат, Тарас и Кудрявость обходят тему «fuck da Sетkin» в разговорах со всякими Кларами и Катями (фу!…), хотя раньше хвалились. А приехали подбитые – и ни одного гудка со своей платформы. Сеткин сидел в столовой рядом с ними, его не замечали, не чморили, как раньше. Удивительно.

Полинка весело смеялась мелким смехом, обнимая Гену–Крокодила. Обещала звонить и писать. Встретиться как–нибудь. Обязательно. Рядом пыхтела Оля Клюева. Её Тёма куда–то свинтил, видимо, решив, что «курортный роман» должен оставаться в рамках жанра. Рядом с Олей прыгали Дынин и Пузатый, вместе с ними Клара Петрова. Она–то что забыла в этой компании?

– Дашь телефон–то? – повторил Валерочка, поправляя на плече рюкзак.

– Пятьдесят три, ноль три, десять, – ответила Олеся, глядя в его треснувшие очки. Увидела за ними глаза – светло–серые, с золотистыми прожилками. Валерочка записал на ладони. Жирно, каждую цифру обвёл.

Ну и что, что не десять, а семьдесят шесть. Одна цифра. Подумаешь.

Олеся поправила чёлку, пригвоздила к носу очки. Валерочка козырнул и пошёл к толпе.

Лидия последний раз собирала заводских ребят в колонны, весело, от предстоящей разлуки с ними, командовала и напоминала, чтоб не забыли вещи. Мальчики и девочки построились и пошли за Лидией к выходу. Загорелые, румяные, с округлившимися щеками.

– Мама! – весело воскликнул Стасик Галкин…

Song for lovers

Но все равно, лучше уж так сдохнуть,

Чем никого никогда не любя.

Дельфин

Я ждала сосиску. Динамики надрывались, выводя «You can’t say, I didn’t give it, I won’t wait another minute!»

Позвонил Олег и сказал, что если я сейчас же не приеду, он спрыгнет из окна. При этом он мне не поклонник какой–нибудь. Просто знакомый. Я ему сказала:

– Я ем.

– И что? – удивился он. – Человек кончает с жизнью, а она ест!

– Ну, знаешь…

Он осуждающе помолчал в трубку и сказал:

– Ты ведешь себя так, как будто тебе на меня насрать.

Я не поняла, почему должно быть иначе. Тогда Олег повесил трубку.

Олег – музыкант. Он играет на гитаре в группе, которую сам и организовал из своих (и моих тоже, соответственно) однокурсников. Они выступали в местных клубах, а после выступления надирались до рези в глазах и валялись кто где. Басист не просыхал вообще. И даже, говорили, периодически падал со сцены. Он брился наголо и ходил с пушистой головой. Барабанщик увлекался пирсингом и травой. Он торчал и играл. И был гениален. А если бы не торчал, мог бы сочинять музыку. Но ему интереснее было торчать. Олег сочинял. Он жил в общаге, но он там не жил, а шлялся по знакомым вместе со своим басистом. Или зависал у барабанщика и они вместе накуривались. Однажды они организовали сейшн и пригласили весь курс. Я пошла с подружкой. Подружку звали Света. Когда потом наших парней спрашивали, кто такая Света Рябова, они перлись и оттягивали языком щеку. Хотя непонятно было, как они что–то помнили. Скорее всего, с чужих рассказов. Потому что на сейшне все, за редким исключением, напились. А Леху Петрова стошнило на ковер, но барабанщик не стал ругаться. Он вообще был никакой.

Воздух был синий, и глаза резало просто нестерпимо. Наська Кулакова курила не переставая. Олег и еще один парень, Сашка Бердышев, пели песни, свои и чужие. Галя Романова и басист трахались в ванной. Я слонялась из угла в угол, не зная, куда сесть. Потом пошла на кухню.

На подоконнике сидели Маша Никонова и Костя Патрушев. Костя курил, а Маша задумчиво пила водку из бутылки.

– Привет, – сказал мне Костя.

– Привет, – ответила я.

Маша посмотрела на нас задумчивым взглядом и, вздохнув, протянула мне бутылку.

– Хочешь?

Она тайно принесла ее и весь вечер скрывала, чтобы не отняли и не выпили коллективно.

– Нет, спасибо, – ответила я, а Маша задумчиво пожала плечами. Она не поняла, как можно не хотеть напиться.

Костя потушил сигарету о стекло и ушел в комнату. Он хотел целоваться, а Маша хотела напиться. Они не совпадали. К тому же Маша была хронически влюблена в старшекурсника Стеклова и не отражала, что есть кто–то еще.

– Как твой Стеклов? – спросила я ее. Было время, когда ни о ком, кроме Стеклова